Осколок солнца - Страница 18

Между Багрецовым и Кучинским вот уже несколько лет существовала глубокая неприязнь, Жорка прикрывал ее ласковыми улыбочками и дипломатией, а Вадим говорил прямо в глаза все, что он о нем думает. Конечно, это не очень вежливо, надо снисходить к людским недостаткам. Но к Жорке Вадим не мог относиться иначе, хотя тот и старался втереться к нему в доверие. Резкая прямолинейность Багрецова не терпела дипломатических уверток.

Кучинский часто ему жаловался?

— Эх, Вадимище, не по-соседски действуешь! Ну чего ты из себя корчишь? Лучше всех хочешь быть? Не выйдет. Донкихотство сейчас не в моде, старик.

Родители Жоры души в нем не чаяли и делали все, чтобы сын ни о чем не думал, кроме учения. Но Жора думал о другом. Зачем тратить драгоценное время и к тому же здоровье на познание человеческой премудрости? Жору удовлетворяли скромные отметки в зачетной книжке — они надежно перетаскивали его с курса на курс. Не всегда бывало гладко, подчас и стопорило, если объявлялась неожиданная двойка, скажем по электротехнике, но тут вступалась мама и устраивала папе сцену. Он кому-то звонил и, проклиная свою мягкотелость, смущенно и слезно просил за сына. Жоре разрешали экзамен пересдать, после чего он вновь обретал покой и самоуверенность до будущего года. Правда, к последнему курсу Жора стал благоразумнее. Несчастная двойка, а сколько хлопот! Выручали друзья, их конспекты, иногда хитроумная шпаргалка, насчет которой он не будет хвастаться даже самому близкому товарищу. Дело тонкое, щекотливое.

У Кучинского был свой круг интересов и знакомств. Многие из его товарищей работали в студенческом научном обществе, долгими вечерами проверяли новые схемы, занимались изобретательством, готовя себя к большой творческой жизни. Нет, не этим интересовался Жора Кучинский. Он слишком ценил преимущества молодости, чтобы, как он выражался, «похоронить» ее в скучных лабораториях, измерять какие-то милливольты, обжигать себе пальцы паяльником. Разве он не может найти себе более веселого занятия?

Кучинский стал постоянным посетителем водных станций, теннисных кортов, гимнастических залов. Его вовсе не увлекали ни плаванье, ни гребля, ни гимнастика. Он стремился завязывать новые знакомства, иногда полезные и нужные, как он сам в этом признавался, но чаще всего «романтические». В теннис он играл потому, что на теннисных кортах можно было встретить видных людей. Вежливый и предупредительный юноша умел завоевать искреннее расположение какого-либо писателя или артиста, чем при случае и пользовался.

«Однажды играем мы с Михаилом Григорьевичем…» — рассказывал Кучинский в компании. «С каким Михаилом Григорьевичем?» — спрашивали его. «Ну, как же, не знаешь?» И Жора называл известную фамилию.

Окруженный пустыми, как и он сам, друзьями, бездумными существами, вроде девиц с синими наклеенными ресницами, Кучинский часто использовал знакомство с Михаилом Григорьевичем или Николаем Павловичем, являясь постоянным посетителем писательского клуба, Дома кино, премьер и просмотров.

«Деятельность» Кучинского искренне возмущала Багрецова. Стремление щегольнуть знакомством, именем известного человека заставляло Кучинского клянчить пропуска на открытие разных выставок: живописи, книжной графики, охотничьих собак или фарфора. Ему все равно, что бы ни выставлялось, но «там будет вся Москва», — часто хвастался Кучинский, показывая друзьям пригласительный билет с золотым тиснением. Друзья знали его слабость, считали не очень умным, но он умел ладить со всеми, иной раз жертвуя и самолюбием и совестью.

За все это Вадим не любил Жорку, болезненно морщился, слыша его пошлые, липкие слова: «хорошо посидеть», «убили времечко», «гульнули». Видно, не было у студента Кучинского других интересов, другой жизни.

Через пять дней у Багрецова спала температура, и он решил выйти на воздух. День был воскресный. У забора в тени деревьев, над самым зеркальным полем, Вадим заметил беседку и чуть подальше — несколько скамеек. Белый переплет беседки, увитой диким виноградом, отражался в зеркале, как в воде. Неподалеку — фонтан. Оказывается, здесь очень красиво. И, может быть, впервые за все время своей злополучной командировки Вадим испытал радостное чувство, свойственное ему вообще, так как по натуре он оптимист, редко хандрит и видит мир в розовом свете. На этот раз мир действительно посветлел. Вчера прилетела Лида Михайличенко.

То, что она здесь, Вадим связывал с торжеством справедливости. Он был убежден, что Михайличенко неправильно обошли, неправильно отказали в командировке. Теперь все разрешилось — Лида вызвана телеграммой Курбатова.

Вчера Лида устала с дороги, хотела спать, и Вадим не успел ее даже рассмотреть. А сейчас, по-московски беленькая, в синем шелковом костюме и тонкой войлочной шляпе с бахромой, она стояла, облокотившись на перила, изумленно глядя на зеркальное поле.

Перед ней вился Кучинский с фотоаппаратом. Лида не позировала и даже, кажется, не замечала Кучинского. Вадим сидел на скамейке, среди кустов, откуда его не было видно.

Нарочито позевывая, Жорка начал чистить ногти. Но его неотразимая внешность и небрежная картинная поза не производили на Лиду никакого впечатления. Она смерила его холодным взглядом и тоже зевнула. Вадим был удовлетворен.

Явное ее равнодушие заметно обескуражило Кучинского. Он привык к постоянному вниманию. Редкая девушка не провожала его удивленно-любопытным взглядом. Еще бы, ни у кого не было такой эффектной внешности, такого умения держаться в обществе и таких оригинальных галстуков. Сегодня он надел самый умопомрачительный, уже известный Вадиму, с белыми сиамскими слонами.